Неточные совпадения
Зная, что что-то случилось, но не зная, что именно, Вронский испытывал мучительную тревогу и, надеясь узнать что-нибудь, пошел в ложу брата. Нарочно выбрав противоположный
от ложи Анны пролет партера, он, выходя, столкнулся с бывшим полковым командиром
своим, говорившим с двумя знакомыми. Вронский слышал, как было произнесено
имя Карениных, и заметил, как поспешил полковой командир громко назвать Вронского, значительно взглянув на говоривших.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался
от второй и ушел опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он мне недавно говорил о
своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его
имя.
Сделавши
свое дело относительно губернаторши, дамы насели было на мужскую партию, пытаясь склонить их на
свою сторону и утверждая, что мертвые души выдумка и употреблена только для того, чтобы отвлечь всякое подозрение и успешнее произвесть похищение. Многие даже из мужчин были совращены и пристали к их партии, несмотря на то что подвергнулись сильным нареканиям
от своих же товарищей, обругавших их бабами и юбками —
именами, как известно, очень обидными для мужеского пола.
Впрочем, и трудно было, потому что представились сами собою такие интересные подробности,
от которых никак нельзя было отказаться: даже названа была по
имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, именно деревня Трухмачевка, поп — отец Сидор, за венчание — семьдесят пять рублей, и то не согласился бы, если бы он не припугнул его, обещаясь донести на него, что перевенчал лабазника Михайла на куме, что он уступил даже
свою коляску и заготовил на всех станциях переменных лошадей.
Лонгрен, называя девочке
имена снастей, парусов, предметов морского обихода, постепенно увлекался, переходя
от объяснений к различным эпизодам, в которых играли роль то брашпиль, то рулевое колесо, то мачта или какой-нибудь тип лодки и т. п., а
от отдельных иллюстраций этих переходил к широким картинам морских скитаний, вплетая суеверия в действительность, а действительность — в образы
своей фантазии.
Раскольников сказал ей
свое имя, дал адрес и обещался завтра же непременно зайти. Девочка ушла в совершенном
от него восторге. Был час одиннадцатый, когда он вышел на улицу. Через пять минут он стоял на мосту, ровно на том самом месте, с которого давеча бросилась женщина.
Она ограничилась легким восклицанием, попросила Аркадия поклониться отцу
от ее
имени и послала за
своею теткой.
Там есть социалисты-фабианцы, но о них можно и не упоминать, они взяли
имя себе
от римского полководца Фабия Кунктатора, то есть медлителя, о нем известно, что он был человеком тупым, вялым, консервативным и, предоставляя драться с врагами Рима другим полководцам, бил врага после того, как он истощит
свои силы.
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю
от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего
имени, не бодрствую, как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права
свои; если б надо было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Наконец вот выставка. Он из угла смотрит на
свою картину, но ее не видать, перед ней толпа, там произносят его
имя. Кто-то изменил ему, назвал его, и толпа
от картины обратилась к нему.
Кеткарт, заступивший в марте 1852 года Герри Смита, издал, наконец, 2 марта 1853 года в Вильямстоуне, на границе колонии, прокламацию, в которой объявляет,
именем своей королевы, мир и прощение Сандильи и народу Гаики, с тем чтобы кафры жили, под ответственностью главного вождя
своего, Сандильи, в Британской Кафрарии, но только далее
от колониальной границы, на указанных местах.
В гостиницу пришли обедать Кармена, Абелло, адъютант губернатора и много других. Абелло,
от имени своей матери, изъявил сожаление, что она, по незнанию никакого другого языка, кроме испанского, не могла принять нас как следует. Он сказал, что она ожидает нас опять, просит считать ее дом
своим и т. д.
Другая записка была
от бывшего товарища Нехлюдова, флигель-адъютанта Богатырева, которого Нехлюдов просил лично передать приготовленное им прошение
от имени сектантов государю. Богатырев
своим крупным, решительным почерком писал, что прошение он, как обещал, подаст прямо в руки государю, но что ему пришла мысль: не лучше ли Нехлюдову прежде съездить к тому лицу,
от которого зависит это дело, и попросить его.
Она не только знает читать и писать, она знает по-французски, она, сирота, вероятно несущая в себе зародыши преступности, была воспитана в интеллигентной дворянской семье и могла бы жить честным трудом; но она бросает
своих благодетелей, предается
своим страстям и для удовлетворения их поступает в дом терпимости, где выдается
от других
своих товарок
своим образованием и, главное, как вы слышали здесь, господа присяжные заседатели,
от ее хозяйки, умением влиять на посетителей тем таинственным, в последнее время исследованным наукой, в особенности школой Шарко, свойством, известным под
именем внушения.
Виктор Васильич явился
от имени Василия Назарыча, почему счел
своим долгом затянуться в фрачную пару, белый галстук, белые перчатки и шелковый модный цилиндр с короткими полями и совершенно прямой тульей.
— Ничего… Собирается ехать на
свою мельницу. Да, еще есть новость, Василий Назарыч… Сегодня видел доктора, он едет в Париж. На днях получил телеграмму
от Зоси; она ему телеграфирует, что Половодов застрелился. Его давно разыскивали по Европе по делу о конкурсе, но он ловко скрывался под чужими
именами, а в Париже полиция его и накрыла: полиция в двери, а он пулю в лоб… Теперь Зося вызывает доктора в Париж; она хлопочет о разводе.
И верблюды-то так тогда мое воображение заняли, и сатана, который так с Богом говорит, и Бог, отдавший раба
своего на погибель, и раб его, восклицающий: «Буди
имя твое благословенно, несмотря на то, что казнишь меня», — а затем тихое и сладостное пение во храме: «Да исправится молитва моя», и снова фимиам
от кадила священника и коленопреклоненная молитва!
— Насчет подлеца повремените-с, Григорий Васильевич, — спокойно и сдержанно отразил Смердяков, — а лучше рассудите сами, что раз я попал к мучителям рода христианского в плен и требуют они
от меня
имя Божие проклясть и
от святого крещения
своего отказаться, то я вполне уполномочен в том собственным рассудком, ибо никакого тут и греха не будет.
Я
свои поступки не оправдываю; да, всенародно признаюсь: я поступил как зверь с этим капитаном и теперь сожалею и собой гнушаюсь за зверский гнев, но этот ваш капитан, ваш поверенный, пошел вот к этой самой госпоже, о которой вы выражаетесь, что она обольстительница, и стал ей предлагать
от вашего
имени, чтоб она взяла имеющиеся у вас мои векселя и подала на меня, чтобы по этим векселям меня засадить, если я уж слишком буду приставать к вам в расчетах по имуществу.
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности
от Христова примерно
имени и
от собственного крещения
своего, чтобы спасти тем самым
свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
С плоскогорья Лао-бей-лаза стекают два ключа: Кямту и Сигими-Бяса. Далее, с правой стороны, в Бикин впадают: река Бей-си-лаза, стекающая с горы того же
имени, маленький ключик Музейза [У-цзей (хе) — речка сепий.] и река Лаохозен [Лао-ху-цзен — опасающийся (этого места) тигр.], получившая
свое название
от слова «лахоу», что значит «тигр». По рассказам удэгейцев, несколько лет назад появился тигр, который постоянно ходил по соболиным ловушкам, ломал западни и пожирал все, что в них попадалось.
Но, в противность благородной птице,
от которой он получил
свое имя, он не нападает открыто и смело: напротив, «орел» прибегает к хитрости и лукавству.
Жених уже был накануне у Прибытковой на съезжей, узнал
от задержавших ее будочников
имя франта, пришел к нему, вызвал его на дуэль; до вызова франт извинялся в
своей ошибке довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался.
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши
от матери о вашем предложении, прислала
своего отца сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии
своим замаранным
именем.
Прошло около месяца
от его вступления в звание учительское до достопамятного празднества, и никто не подозревал, что в скромном молодом французе таился грозный разбойник, коего
имя наводило ужас на всех окрестных владельцев. Во все это время Дубровский не отлучался из Покровского, но слух о разбоях его не утихал благодаря изобретательному воображению сельских жителей, но могло статься и то, что шайка его продолжала
свои действия и в отсутствие начальника.
С
своей стороны Троекуров столь же мало заботился о выигрыше им затеянного дела, Шабашкин за него хлопотал, действуя
от его
имени, стращая и подкупая судей и толкуя вкрив и впрям всевозможные указы.
Имя свое получили
от того, что всегда колотятся по дорогам станичками, иногда довольно большими, особенно около гумен; они очень охотно клюют всякие зерна, и я всегда находил их зобы наполненные предпочтительно овсом.
Если же везде сухо, то степные пожары производят иногда гибельные опустошения: огонь, раздуваемый и гонимый ветром, бежит с неимоверною быстротою, истребляя на
своем пути все, что может гореть: стога зимовавшего в степях сена, лесные колки, [Колком называется, независимо
от своей фигуры, всякий отдельный лес; у псовых охотников он носит
имя острова] даже гумна с хлебными копнами, а иногда и самые деревни.
Весь склад, все части тела этой птицы совершенно куриные, отчего и получила она
свое имя; полевою же, или серою, называется она сколько в отличие
от лесной, белой в зимнее время куропатки, о которой будет говорено в
своем месте, столько же и потому, что сера пером и живет в поле.
В Малороссии зовут ее луговка, потому что она живет в сенокосных лугах; [Называют также и чайкою]
имена же чибиса и пигалицы, вероятно, получила она
от своего крика или писка, который, впрочем, придется к каждому слову и который, конечно, известен всем.
Выбирают привольное место, не слишком в дальнем расстоянии
от воды и леса, с изобильными пастбищами для скота, ставят войлочные
свои шатры, вообще известные под
именем калмыцких кибиток, строят плетневые шалаши и водворяются в них.
Все остальные части шеи, зоб и хлупь — чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к хвосту лежат длинные темные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило,
от чего, без сомнения, эта утка получила
свое имя.
Кто ведает из трепещущих
от плети, им грозящей, что тот, во
имя коего ему грозят, безгласным в придворной грамматике называется, что ему ни А… ни О… во всю жизнь
свою сказать не удалося [См. рукописную «Придворную грамматику» Фонвизина.]; что он одолжен, и сказать стыдно кому,
своим возвышением; что в душе
своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство, предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить стакан воды; что ланиты его никогда
от стыда не краснели, разве
от гнева или пощечины; что он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего.
Но нельзя сказать, чтоб эти причины были совершенно забыты автором: простой и естественный смысл факта не укрылся
от него, и в «Не в
своих санях» мы находим разбросанные черты тех отношений, которые разумеем под общим
именем самодурных.
В одно прекрасное утро является к нему один посетитель, с спокойным и строгим лицом, с вежливою, но достойною и справедливою речью, одетый скромно и благородно, с видимым прогрессивным оттенком в мысли, и в двух словах объясняет причину
своего визита: он — известный адвокат; ему поручено одно дело одним молодым человеком; он является
от его
имени.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег в постель и запретил упоминать при себе
имя Ивана Петровича; только мать, тихонько
от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне
свое родительское благословение.
— Конечно, — на это есть суд, и вы, разумеется, в этом не виноваты. Суд разберет, имела ли Ольга Сергеевна право лишить, по
своему завещанию, одну дочь законного наследства из родового отцовского имения. Но теперь дело и не в этом. Теперь я пришел к вам только затем, чтобы просить вас
от имени Лизаветы Егоровны, как ее родственника и богатого капиталиста, ссудить ее, до раздела, небольшою суммою.
Белоярцев так часто толковал об этом «доме», так красно и горячо увлекал всех близких к
своему кружку людей описанием всех прелестей общежительства, что, по мере того как эта мысль распространялась, никто не умел ни понять, ни выразить ее отдельно
от имени Белоярцева.
— Нет-с, никакой особенной обиды мы
от вас не видали, — ответил Иван Кононов, но как-то не совсем искренно; дело в том, что Миротворский сорвал с него десять золотых в
свою пользу и сверх того еще десять золотых и на
имя Вихрова.
Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила для меня
свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и что теперь мы прибегаем к ней (я и
от твоего
имени говорил, Наташа), чтоб она сама взяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что в этом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда.
На другой день все объяснилось. Ах, какая это адская интрига! И с каким коварством она пущена в ход, чтобы забрызгать грязью одного меня и выгородить все остальное!.. Утром я сидел дома, обдумывая
свое положение, как ко мне приехал один из наших офицеров. Он назвал себя депутатом и
от имени всех товарищей пригласил меня оставить полк.
— Тем хуже для тебя! Если я погибаю, то погибаю только одной
своей особой,
от чего никому ни тепло, ни холодно, а ты хочешь затянуть мертвой петлей десятки тысяч людей во
имя своих экономических фантазий. Иначе я не могу назвать твоей системы… Что это такое, вся эта ученая галиматья, если ее разобрать хорошенько? Самая некрасивая подтасовка научных выводов, чтобы угодить золотому тельцу.
— А я так рад был видеть тебя, — заговорил генерал после длинной паузы. — Кроме того, я надеялся кое-что разузнать
от тебя о том деле, по которому приехал сюда, то есть я не хочу во
имя нашей дружбы сделать из тебя шпиона, а просто… ну, одним словом, будем вместе работать. Я взялся за дело и должен выполнить его добросовестно. Если хочешь, я продался Лаптеву, как рабочий, но не продавал ему
своих убеждений.
—
От имени Хранителей… Вам — кому я говорю, те слышат, каждый из них слышит меня — вам я говорю: мы знаем. Мы еще не знаем ваших нумеров — но мы знаем все. «Интеграл» — вашим не будет! Испытание будет доведено до конца, и вы же — вы теперь не посмеете шевельнуться — вы же,
своими руками, сделаете это. А потом… Впрочем, я кончил…
Все это заставило меня глубоко задуматься. Валек указал мне моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него: слова Валека задели в моем сердце струну сыновней гордости; мне было приятно слушать похвалы моему отцу, да еще
от имени Тыбурция, который «все знает»; но вместе с тем дрогнула в моем сердце и нота щемящей любви, смешанной с горьким сознанием: никогда этот человек не любил и не полюбит меня так, как Тыбурций любит
своих детей.
— Я
своего мужа не люблю, — говорила она медленно, точно в раздумье. — Он груб, он нечуток, неделикатен. Ах, — это стыдно говорить, — но мы, женщины, никогда не забываем первого насилия над нами. Потом он так дико ревнив. Он до сих пор мучит меня этим несчастным Назанским. Выпытывает каждую мелочь, делает такие чудовищные предположения, фу… Задает мерзкие вопросы. Господи! Это же был невинный полудетский роман! Но он
от одного его
имени приходит в бешенство.
Замечу мимоходом, что Марья Ивановна очень хорошо знает это обстоятельство, но потому-то она и выбрала Анфису Петровну в поверенные
своей сплетни, что, во-первых, пренебрежение мсьё Щедрина усугубит рвение Анфисы Петровны, а во-вторых, самое
имя мсьё Щедрина всю кровь Анфисы Петровны мгновенно превратит в сыворотку, что также на руку Марье Ивановне, которая, как дама
от природы неблагонамеренная, за один раз желает сделать возможно большую сумму зла и уязвить
своим жалом несколько персон вдруг.
У вас ничего подобного нет, даже хлеба у вас нет, — а когда я,
от имени немцев, предлагаю вам
свои услуги, вы отвечаете мне: выкуси!
— Давно уж, друг мой, — начала она с грустной улыбкой, — прошло для меня время хранить и беречь
свое имя, и чтоб тебе доказать это, скажу прямо, что меня удержало
от близкой интриги с ним не pruderie [стыдливость (франц.).] моя, а он сам того не хотел. Довольны ли вы этим признанием?
К объяснению всего этого ходило, конечно, по губернии несколько темных и неопределенных слухов, вроде того, например, как чересчур уж хозяйственные в
свою пользу распоряжения по одному огромному имению, находившемуся у князя под опекой; участие в постройке дома на дворянские суммы, который потом развалился; участие будто бы в Петербурге в одной торговой компании, в которой князь был распорядителем и в которой потом все участники потеряли безвозвратно
свои капиталы; отношения князя к одному очень важному и значительному лицу, его прежнему благодетелю, который любил его, как родного сына, а потом вдруг удалил
от себя и даже запретил называть при себе его
имя, и, наконец, очень тесная дружба с домом генеральши, и ту как-то различно понимали: кто обращал особенное внимание на то, что для самой старухи каждое слово князя было законом, и что она, дрожавшая над каждой копейкой, ничего для него не жалела и, как известно по маклерским книгам, лет пять назад дала ему под вексель двадцать тысяч серебром, а другие говорили, что m-lle Полина дружнее с князем, чем мать, и что, когда он приезжал, они, отправив старуху спать, по нескольку часов сидят вдвоем, затворившись в кабинете — и так далее…